Воистину, сытая жизнь отупляет человека. У него пропадает всякий стимул изобретать, выдумывать, пробовать, наконец – доставать.
"Фокусник" советской торговли
Когда меня пытаются напугать тем, что экономика катится в пропасть и скоро нам будет нечего есть, мне становится если не смешно, то улыбчиво. Нет, ну чем можно напугать человека, пережившего «слом эпох», хронологически протянувшийся примерно с конца 1980-х до начала 1990-х. Когда слово "купить" звучало обычно, как часть более ёмкого слова "достать". Когда в магазине в наличии были только прилавки и тележки. Когда человек вставал в очередь, ещё не зная, за чем она стоит. Когда мы сутками не мыли руки, дабы невзначай не смыть записанный на запястье номер в списке за телевизором «Шилялис» или мебельной стенкой «Ольховка-декор».
И ведь какие люди окружали нас в те времена. Какие актёры работали в этом театре тотального абсурда. Попробовал бы Константин Сергеевич крикнуть кому-нибудь из них свое знаменитое «Не верю!» - его моментально смела бы волна всенародного гнева.
В начале 1990-х, пытаясь как-то выжить и спасти молодую семью от голода, я наступил на горло собственной песне и, уйдя из одного театрального института (школы-студии МХАТ) поступил в другой, по тем временам значительно более престижный.
Назывался он «Универсальный продовольственный магазин № 57» (вы уж извините, но номер я изменил), в простонародье – «Яма». Там я некоторое время переходил с факультета на факультет, пока не закрепился на мясном. Господи, кого мы там только не играли, лучше и не вспоминать... Какие сцены разыгрывались, и в очередях, и за прилавком, и на дебаркадере, где шла разгрузка дефицита.
Безусловным корифеем нашего театра был мясник Миша. Описывать его внешность нет никакой нужды. Достаточно представить себе классического мясника, невысокого, кряжистого, с кулаком в голову среднестатистического студента и вы получите нашего Мишу, самого великого (из известных мне) артиста нашего московского микрорайона. Это был безусловный талант, которым восхищался весь универсам. На один только его «номер с косточкой» сходились посмотреть все продавцы.
Представление давалось обычно раз в неделю. Заранее его никто не анонсировал, поэтому редко кому удавалось наблюдать его с самого начала. Поскольку я сам стоял у прилавка, за и перед которым проходило действо, мне посчастливилось наблюдать его неоднократно. Однако я с удовольствием каждый раз просматривал его заново, подмечая новые черточки мишиной игры.
Начиналось все с того, что в универсам завозили хорошие говяжьи туши. Не гуманитарную бескостную, сверхглубокой заморозки, помощь 1964 года забоя (клянусь, я сам видел синие штампы на бледно-бурдовых мясных пластинах), а наше, нормальное российское мясо. Прочуявший об этом народ тут же выстраивался в многорядную, извивающуюся по всему немаленькому залу, живую очередь и заранее начинал волноваться. Ну, прям в точности зрители перед открытием занавеса. Они еще не догадывались о том, что в начинающемся уже спектакле одному из них даже предстоит исполнить одну из главных ролей, ибо «номер с косточкой» относился к числу первых российских массовых риалти-шоу.
Между тем, Миша выходил к прилавку, за которым держал оборону ваш покорный слуга, и зорко осматривал очередь. Из числа покупателей он выбирал тот самый главный объект, кому сегодня повезет стать звездой на ближайшие полчаса. Кандидата Миша подбирал по приметам. Это должен был быть обязательно мужчина, желательно в плаще, лет сорока-сорока пяти, без головного убора, ростом с Мишу, но в плечах – раз в пять поуже и обязательно в очках.
Выбрав жертву, он вполголоса обращался ко мне: «Вон, видишь, дОцент стоит? (он всегда называл его именно так) Будет подходить – скажи». После чего удалялся к себе, на рубку.
Это был сигнал к началу спектакля.
С рубки мне выкатывали несколько тележек с готовым к продаже мясом и я начинал торговлю. А Миша, нарубив нужное количество говядины, выбирал самый лакомый кусочек, килограмма на полтора, обязательно – с мозговой косточкой по центру (отсюда и название спектакля) и вывешивал его на своих, находившихся на рубке, весах с точностью ДО МИЛЛИГРАММА. После чего кусок откладывался в сторону. Его час должен был пробить совсем скоро.
Когда очередь «доцента» была уже, как тогда говорили «на подходе» и его от заветного прилавка отделяло не более десяти человек, я давал знать об этом Мише и он, выкатив очередную тележку с припрятанным в ней «сахарным» куском, вставал рядом со мной за прилавок. Официальная версия – для того, чтобы помочь «раскидать» очередь.
И вот – первая встреча с жертвой, глаза в глаза. «Доцент» просит, естественно, завесить ему кусочек говядины. Миша выхватывает заветный кусок и предъявляет его клиенту.
– Пойдет?
Подтверждения в данном случае даже не требовалось. Еще бы не пошло, конечно пойдет, такой кусок...
Миша с размаху бросает его на весы, стрелка срывается с места и начинает метаться по шкале взад и вперед. Не дожидаясь ее остановки, Миша кидает кусок на бумагу, мигом его оборачивает, рисует карандашём на обёртке вес и кричит очкарику:
– Кило четыреста пятьдесят, в кассу. Следующий!
Ошарашенный очкарик несмело возражает:
– Подождите, но ведь там стрелка ещё не остановилась...
– Кило четыреста пятьдесят, в кассу. Следующий! – Миша уже не смотрит на него, он обращается к очереди.
– Но там стрелка не остановилась, откуда вы знаете, что кило четыреста пятьдесят? – не унимается покупатель.
– Товарищ, – устало поворачивается к нему Миша, – я вам сказал, – кило четыреста пятьдесят, пробивайте.
– Но постойте, там же стрелка не остановилась. Перевесьте мне, пожалуйста.
Миша начинает закипать.
– Какая вам стрелка? Я вам без стрелки скажу, сколько этот кусок весит. Я здесь уже двадцать лет работаю, мне весы вообще не нужны. Кило четыреста пятьдесят, будете пробивать?
– Буду, – начинает смелеть покупатель, – только вы сначала перевесьте. Я хочу посмотреть, сколько точно весит мясо.
Смелеет он потому, что чувствует поддержку всей очереди. Все прекрасно знают, что продавцы в магазине народ обвешивают (я тоже этим немножко баловался, чего греха таить. Но в пределах 20-30 грамм, не больше). И такое поведение, сопровождаемое нежеланием перевеса, явно указывало на крупный обман.
Жаждавший зрелища народ вступался за своего, плоть от плоти, очкарика:
– Нет, вы перевесьте, пожалуйста, там не видно ничего было.
– Да вы что хотите сказать, – обращался уже ко всей очереди Миша, – что я вру? Вы мне не верите? А на каком основании?
– Перевесьте, пожалуйста, – не унимался «доцент», – иначе я позову заведующего.
– Да зови, – переходил уже на «ты» Миша, – угрожает мне он ещё, дерьма-то... Зови!
– А вы мне не хамите.
– Это я хамлю? Это ты тут хамишь. Вы хамите. Вы меня вором называете. Я тут уже 20 лет за прилавком и никто еще... Заведующего он позовет... Зови.
– Вы будете перевешивать?
– Нет. Кило четыреста пятьдесят. Ничего не буду перевешивать. Пробивайте, а там на контрольных весах все чего хотите перевешивайте.
Но нашего покупателя так просто не обманешь. Он знает, что пока он будет стоять в очереди в кассу, пока пробьет, пока вернется, заветный кусок пропадет и обман будет скрыт. А поэтому добиться перевеса нужно именно сейчас. И, поддерживаемый толпой очкарик продолжает свое наступление:
– Я не отойду отсюда до тех пор, пока вы не извинитесь передо мной и не перевесите мясо!
– Я? Извинюсь? За то, что ты меня жуликом обозвал?
– Я Вас не называл...
– Да я за такое, не то, что извинюсь, да меня так... Перевешивать... Не буду ничего. Или берешь, или уходишь и больше тут не появляешься.
Скандал разгорался вовсе не шуточный. Миша в одиночку, весь красный, противостоял грозной очереди, безусловно разделявшей позицию очкарика. Движение самой очереди останавливалось, все ждали развязки драмы. Миша стоял отвернувшись, сложив руки на груди и всем своим видом показывая, что ничего он перевешивать не будет и не собирается. Больше всего он в этот момент напоминал лермонтовского Печорина, презрительно отвернувшегося от Грушницкого в ожидании выстрела соперника.
Дальше следовала кульминация. В лице заведующей отделом. Или ее все-таки вызывал кто-то из очереди, или она сама выходила на шум, тут сказать ничего нельзя, однако появлялась она всегда как нельзя вовремя.
– Миша, что у тебя тут происходит, – обращалась она наполовину к мяснику, наполовину к очереди.
Миша резко оборачивался и тыча пальцем в «доцента», разражался гневной тирадой по поводу того, что он – отличник советской торговли, 20 лет за прилавком, ни одного выговора, а его тут жуликом называют. Да ему, Мише, эти лишние граммы не нужны, он зарплату получает, он их этому очкарику знаете куда засунет, он на него в суд подаст за клевету и за оскорбление, он... У него дочь скоро замуж выходит, а его тут оскорбляют...
В это время очередь, общими усилиями излагала свою версию развития событий. С ее, очереди, точки зрения, мясник совершил явный обвес, признаваться в этом не желает, а, напротив, хамит и вообще, зажрался у себя там, вон ряху какую отъел...
– Миша, ну перевесь ты, – обращалась уже строго к Мише заведующая.
– Не буду, – снова отворачиваясь запирался тот. – Я без весов вам все скажу, до грамма. Я 20 лет за прилавком. Кило четыреста пятьдесят. Хотите – перевешивайте. А я пишу заявление об уходе, если мне не доверяют.
– Миша, мы все тебе доверяем, но желание покупателя для нас закон. Вот это ваш кусок, – это уже к покупателю.
– Да.
Заведующая аккуратно клала кусок на весы. Стрелка, встрепенувшись, прыгала вправо и, немного пометавшись, успокаивалась на отметке 1 кг 450 г. Ровно.
Финиш. Оставшуюся очередь Миша уже смело крыл в два, в три, даже в четыре раза, и никто не возражал. Ибо такова убеждающая сила настоящего искусства.
Валерий ЧУМАКОВ, советский продавец и российский журналист
Свежие комментарии