Во Франции очередной политический кризис.

На выборах в Европарламент «Национальное объединение» Марин Ле Пен более чем с двукратным перевесом обыграло макроновское «Возрождение». Макрон назначил новые парламентские выборы. Это своего рода известный трюк во французской политической жизни – как бы отдать инициативу противнику, чтоб показать его беспомощность в деле решения реальных проблем. В конце прошлого века подобный прием позволил сохранить власть Франсуа Миттерану (1988) и Жаку Шираку (1997). Посмотрим, получится ли повторить его у Макрона.

Но в том-то и дело, что сейчас совершенно другая политика, другие вызовы и другие перспективы. Да и Франция стала совсем другой.

Суть даже не в результате неувядаемой и упорной мадам Ле Пен. И не в идеологии ее партии. И не в провале лично Макрона, решившего достаточно неожиданно для многих стать главным «ястребом» Европы, провокатором «новой Крымской войны». Дело в том, что Франция просыпается. По крайней мере, снова рождается надежда, что страна вернет себе понимание суверенных интересов, историческую память.

Российская СВО стала катализатором пока еще не до конца проявленных, но очень интересных процессов по всей Европе. Она – какими бы ни были разноречивыми тенденции в политической жизни – возвращает Старый Свет в историю, ставит его перед выбором: либо продолжить национальное существование, либо окончательно умереть, уйти в унификацию и подчиниться Америке.

И Франция, как это уже не раз бывало в прошлом, тут на первых ролях. Она открывает путь, который предстоит пройти и другим европейским странам.

Что такое макронизм, как политическая идеология? Это лево-правоцентристский синтез, который символизирует добровольный отказ части французов, особенно парижан и жителей других крупных городов – от всего французского. От истории, французского характера и даже языка – во имя «общечеловеческих» ценностей (в данном случае англосаксонской повестки), карьеры, выгод глобальной потребительской конъюнктуры и идеологии неолиберализма. Процесс этот начался не сегодня. Шутка ли – но с приходом нового столетия люди младшего поколения в Париже с иностранцем все чаще заговаривают по-английски. А французский вызывает у них удивление. Как, вы еще и на нашем языке можете что-то изобразить?

Еще 30 лет назад реакция была совсем другой. Как жаль, что вы не говорите по-французски. Да, увы, наш прекрасный язык теряет значение. Побеждает английский, на котором добрую половину смыслов и выразить-то невозможно. Такой примерно стон стоял всю вторую половину ХХ века в парижских кафе и на площадях. Теперь его трудно себе представить. Столичные студенты порой вообще говорят между собой по-английски, это их форма вежливости, союзники по золотому миллиарду лучше поймут. Или – для известной части других французов – форма капитуляции.

Но никто ни перед кем на самом деле пока еще не капитулировал. Страна, которая стала очевидна сейчас, Франция, верная национальной памяти, культуре и национальным интересам, в очередной раз показала, что жива.

Ведь что такое для этой «Другой Франции» весь вражеский Макрон? Сплошное издевательство. Выкормыш Ротшильдов, даже фамилия его созвучна macro – сутенеру – на старом арго.

Что уж к этому добавить? Даже классического французского либертинажа, и того пытается лишить французов англосаксонская «новая этика». Смешно даже звучит для старого либертэна – права ЛГБТ (движение ЛГБТ признано экстремистским и запрещено в России). Какие же это развратники, если они борются за право быть, как все остальные?  Где соль, где перец? – в картинке с министром-мужеложцем, состоящем в легальном гомосексуальном браке?

Совершенная дискредитация классического понимания свободы нравов.

Никакого Макрона у власти никогда не могло бы случиться, если б славный галльский дух не был загнан в угол. В истории любой национальной культуры, самосознания народа неизбежно случаются тяжелые поражения, удары, от которых ей трудно оправиться. Во Франции второй половины XX – начала XXI века было несколько таких узловых моментов.

Первый, и возможно самый болезненный, связан с судьбой соотечественников, вынужденных эвакуироваться из Алжира после окончания Алжирской войны в начале 1960-х годов (здесь может быть очевидная параллель с нашей Средней Азией). Алжир не был просто «заморской территорией» для Франции. Только он не принял капитуляцию маршала Петена, спас честь страны во время Второй мировой войны. Там царил совершенно свой, особенный, но чисто французский по духу, многообещающий культурный синтез, своя, но коренная Франция. И в один прекрасный момент всё это было предано, смыто, забыто, тем более на фоне кровавой Оранской резни. Жители континентальной Франции отвернулись от своих соотечественников, вынужденных покинуть Алжир, от их борьбы, горя, надежд и трагедии, заклеймив их (в угоду левой фразеологии) «черноногими» (pieds noires) и почти фашистами – оасовцами.

Второй удар пришtлся с другой стороны, и был опять-таки связан с именем спасителя Франции во время Второй мировой и при этом главного инициатора алжирской капитуляции генерала де Голля. Де Голль пытался проводить независимую от США политику, хорошо ладил с СССР и вышел из военного блока НАТО. Отставка генерала и долгие попытки обвинить его в авторитаризме обернулись постепенной сдачей национальных интересов и возвращением Франции к общезападному мейнстриму.

И наконец, третье, не менее существенное, поражение нанесла леволиберальная и деконструкторская пропаганда, которая лилась на головы неискушенного французского обывателя на протяжении последних 70 лет со всех французских как бы интеллектуальных телеканалов, очень популярных в стране. От Сартра до Делеза торжествующие идеи тотального разрушения смыслов отлились в чеканную формулу Мориса Бланшо: «Жертва Бога необходима, чтобы человек мог осознать это ничто, которое внедряется в него и становится основой его свободы».

Действительно, когда внедряется «ничто», отстаивать Францию становится совершенно бессмысленно. Тут кое-как бы себя сохранить, да и то вряд ли.

К счастью, далеко не все французы оказались зачарованы этими коварными крысоловами, уводящими детей в болота прощания с человеком. И последние события показывают, что есть еще Франция, которая способна проснуться. И будущее ее – не в конфронтации, а во взаимном понимании и культурном диалоге с Россией. Только вместе с Россией старые европейские культуры способны противостоять вызову глобальной унификации. В противном случае они обречены.

Это будет непростая борьба. Даже партия Марин Ле Пен – и та в нынешней ситуации далека от пророссийских позиций. Но, по крайней мере, она способна учитывать французский интерес, а не только слепо следовать абстрактным лозунгам русофобов и неолибералов.

Ближайшие годы решат судьбу старушки Европы. И мы в этом деле далеко не наблюдатели. Пока же можно надеяться, что французская песенка до конца не спета.